какой-то причине не смог вовремя дать в долг Артуру, Оля висела на телефоне, связываясь то с одним подрядчиком, то с другим и везде получая однообразные ответы: «отправили, ждите, возможен недокомплект по не зависящим от нас причинам». Тринадцатая шахта, начав с разгона, перейдя к обустройству основного своего ствола, внезапно затормозилась в скорости проходки. Оля злилась, что смежники срывают сроки, но ни она, ни руководитель планового отдела, кажется, заменивший еще и племянницу Ковальчука на посту перспективного планирования, ничего не могли сделать. Сама фифа, как ее называла солнышко, тоже бегала, но больше от телефонных звонков и приказов на подпись. Словно работа ей обрыдла выше всяких пределов — или с непривычки от свалившихся некстати обязанностей. Кажется, у нее случился стресс, впрочем, дядя должен был понимать, куда ставит молодую и необстрелянную жизнью родственницу.
Впрочем, я все это узнавал и сам на бегу, помимо работы, стараясь вечером обойти или обзвонить, как получится, как можно больше знакомых шефа с тем, чтоб получить примерно одинаковые ответы. Артур насобирал бы эти злосчастные девяносто тысяч, вот только неопределенности в лице дюжины знакомых, близких и не очень, товарищей и друзей по институту и по работе, которые по разным причинам не смогли выдать возложенную на них сумму оказалось больше, чем он планировал. Каждый говорил по-своему о причинах отказа, но чаще всего причины сводились к личным, о коих перед незнакомцем и заговаривать не хотелось. Всех их и так протрясла милиция и прокуратура, возвращаться к выбившей на время из колеи теме, очень не хотелось. Тем более, общаясь с человеком, который, кстати, рубля тому не предложил.
Это я осознал как раз в промежутке между квартирами состоятельных друзей шефа. Не то, что хотя б один из них задал мне прямой вопрос, но он читался в глазах почти всех: а сколько я сам внес в копилку? Вдруг понял, что Артур не из вежливости не спрашивал, просто не хотел втягивать своих сотрудников в авантюру, ставшую внезапно роковой, не желал подставлять под удар, понимая, что выдать они могут немного, кроме Фимы, понятно, который тоже ничего не дал в долг, а вот вреда этот случай принес немало.
Но я остановился, лишь когда список закончился. Возвращаясь домой, спрашивал себя, что получил в ответ, какие нашел доказательства? И вынужден был признать — никаких. Я все пытался подсознательно понять, как же так вышло, что ни тот, ни другой, ни десятый человек не смогли помочь. Не захотели или что-то уже знали? Я не нашел ответа, верно, и захоти его найти, не смог бы докопаться.
И вдруг осознал, что это не просто опрос, а понимание того, насколько шеф был именно начальником, а уже потом другом. Да, хорошим человеком, справедливым руководителем, к которому я так прикипел, что нуждался, ровно в брате, но другом в последнюю очередь. Он мог входить в положение, давать советы, и в то же время, он настолько оказывался дальше — с каждым листком бумаги, перебираемым в коробке — что теперь я видел лишь его призрачный силуэт. Если я и далее буду искать — Артура, а не его убийц. Трагедия, происшедшая с ним вдруг послужила мне лишь поводом для собственного переосмысления шефа. Он мне казался самым надежным, самым близким, самым… тем самым человеком, которого так трудно заменить, который окажется рядом. А он уплывал все дальше и дальше, я уже едва мог различить его.
Все, что узнал за время с февраля, все отдаляло. И его знакомые обоих полов, больше женского, к которым Артур был так неравнодушен, его жена, о которой я узнал немало сплетен, в том числе и от самого супруга, в виде довольно безжалостной переписки с уехавшим в Ленинград однокашником — там она представала в виде туповатой самки, не умеющей ничего, кроме как стараться и угождать, не видящей дальше своего носа. Свекровь отличалась тем же, но хоть о детях в письмах не было худого слова, да, их шеф любил искренне, жалея только, что не может побыть с ними подольше и воспитать куда лучше, чем «безмозглая курица».
Он представал мошенником и аферистом, да удачливым, да старающимся никому из знакомых не навредить, но заставляя страдать тех, кого не любил или больше — презирал. А таковых находилось немало. Он получал угрозы, больше от бывших коллег по работе, по потребкооперации, кажется, отвечал на них, не то словом, не то делом. Я перестал исключать тот факт, что его сделка с «Рабочей одеждой» была прекращена именно по причине происков конкурентов, а не потому, что гигант швейной индустрии вдруг расщедрился одеть наш город в «варенку».
Завистников у Артура хватало. Недоброжелателей тоже. Но вот тех, кто был способен навредить не только подметным оскорблением в письме или недостойным поступком, вроде отъема возможности экипировать болельщиков хоккейной команды — их я, как ни старался найти среди множества бумаг, не мог. Да и что это были за документы — в основном переписка, чьи-то непогашенные долговые расписки, наблюдения самого Артура, пытавшегося собрать досье, но как-то очень разбросанно, на своих конкурентов, часто, бывших друзей и коллег. Еще немного про будущий кооператив с перечислением его участников — вот тут я первый и последний раз обнаружил свое имя. И куда больше про работу — копии документации, обращений к вышестоящим инстанциям, визитки чиновников и кооператоров, с которыми Артур имел близкие контакты последние месяцы жизни. И еще немало подобного.
Наконец, я закрыл последнюю папку и положил коробку на шкаф, к другим своим вещам, давно уже позабытым. Будто отмечая важное событие. Да так и было — с некоторых пор фигура моего шефа уходила все дальше и дальше и теперь она и в самом деле, начинала растворяться за линией горизонта, куда я вроде поспешал, пытаясь отыскать своего неслучившегося друга, а теперь начинал понимать, что помимо горя, помимо поисков, существует еще и другая причина, заставляющая меня бегать по квартирам и задавать вопросы, которые неприятно холодят сердце. Мне действительно стало интересно, что же произошло тем февральским днем на выезде из города. Ничего личного, почти ничего.
Кроме понимания утраты того, во что столь безоглядно, столь наивно и искренне верил так много лет.
С этим я и пришел к Оле. Она выдохнула и обняла меня.
— Наконец-то. Я столько времени ждала хоть какого-то намека на подобное. Почти с самого февраля, если не раньше.
— Он тебе никогда не нравился.
— Я его видела иначе, прости. Но наверное, так и лучше. У тебя всегда имелась другая точка, которую ты хоть раз мог бы и выслушать.
— И
